Амурские волны, вальс

Александр Мурин
Реквием

В 1955 году на семейном совете старшие Мурины решили, что для меня лучшая учеба — практика. И я, студент дирижерского факультета консерватории, стал помощником моего крестного отца, Александра Григорьевича Мурина, в рабочем хоре Металлического завода имени Сталина на Выборг-ской стороне и в ансамбле песни и пляски «Трудовые резервы», что был на улице Софьи Перовской, 3.

Это был, помимо пользы, хороший «приварок» к скудной студенческой стипендии.

В один погожий, сентябрьский день дядька познакомил меня с парнем, почти моим ровесником. На нем был синий, лоснящийся на сгибах и коленях костюм. Над выразительными цыганскими глазами взметнулись дуги бровей. Черные как смоль волосы были напо-мажены бриолином и аккуратно зачесаны назад. Картавя, он представился: «Валерий, — и тихо, на выдохе добавил: — Зощенко!» Александр Григорьевич, предвосхищая все разговоры, предупредил:

— Это не тот Зощенко, что писатель. Это его сын. Он будет у нас бегать по заводу по цехам и собирать на репетиции певцов. Его «башли» будут выписывать на тебя, а ты будешь отдавать ему. Понял? Так надо. Нет вопросов?

Оказалось, что фамилия его папаши, писателя Михаила Михайловича Зощенко, была так «популярна» у кремлевского начальства, что и его сына Валерия не брали на работу, и он с женой и маленьким сынишкой бедствовали. Да и сам Зощенко-старший, которому «перекрыли кислород», сидел на мели, распродавая домашние вещи, чтобы не умереть с голоду.

Часто на концертах Валерий Зощенко вел программу. Делал это артистично. Доставал старый отцовский смокинг, бабочку «кис-кис», лакированные штиблеты и, немножко грассируя, объявлял:

— «Песня о Ленине», Серафим Туликов! Исполняет хор Металлического завода имени Сталина, руководимый... Солист Николай Ленин!

Получался странный парадокс: будто Сталиным кто-то руководит, а Ленин поет о себе!!

Помню, как после концерта в зале райкома партии у Финляндского вокзала ворвался возмущенный партийный руководитель и, нервно заворачивая у виска крючковатым пальцем воображаемый шуруп, завопил на нас:

— Идиоты! Придумайте своему Ленину псевдоним на будущее!

На следующем концерте Валера хладнокровно объявлял все «как надо». А в конце, выдержав гамлетовскую паузу, выдал:

— Солист! Николай! Ульянов!

Овация зала была такова, что мы уже могли не петь «Песню о Ленине», а собирать свои манатки и уходить со сцены.

Порой на концертах в подшефном Волховском районе Валерий позволял себе вставить остроумный анекдот или байку из архива записных книжек великого папаши. Они тут же становились крылатыми фразами.

Как-то после репетиции Зощенко спросил меня:

— Старик, куда едем? Я ответил:

— На Софью Перовскую, в «Трудовые резервы».

— Едем вместе, — предложил он, — надо папаше на «Грибоёбова» жратвы привести!

Мы купили в заводском магазине картошку, лук, хлеб.

— Нет ли у тебя ненужной газеты? — поинтересовался Валерий. — Уж больно хороша та бочковая селедка, а бумаги-то нет.

Я вынул из сумки ворох прочитанных изданий, в которые толстуха в грязном фартуке бросила с весов пару жирных рыбин.

На «двойке»-автобусе мы мигом домчались до Конюшенной площади. Друг нес на вытянутых руках селедку, а я, как Дон Кихот, был обвешан сумками с хлебом, овощами, нотами. Поднялись на верхотуру, где жил его отец.

— Папа! Это я, — крикнул с порога Валерий, — мы с Шурой-Мурой-младшим принесли тебе продуктов!

— Ну-ка покажись, Мурин-Шурин!

Я заглянул в дверь, поздоровался. В кресле, прикрыв ноги пледом, сидел двойник Валерия. Только лицо его было какое-то желтоватое, а волосы серые-серые.

— Валера, оставь все на кухне! Мать придет, все разберет, — сказал он тихим голосом.

Мы высыпали картошку и лук на пол. Зощенко стал разворачивать источавшую тухлый запах селедку. Его глаза уткнулись в объявление в траурной рамке, что проступило в засаленной газете. Он прочел про себя, а потом громко выкрикнул:

— Папа, папа! Слушай! Товарищ Энский, что тебя травил, погиб в автомобильной катастрофе!

Из комнаты тотчас раздался глухой голос:

— И какой советский ответственный работник не любит быстрой езды!

— Папа, но ведь это Гоголь!

И снова голос из комнаты:

— А ты, чудик, думал, что это я написал?

И тишина...

Мы, попрощавшись, удалились. После концертов заводские певцы скидывались -по трешке и устраивали дружеские пи-руш-ки. Валерий, выпив, заводился и был тамадой:

— Социализм подмывает тот, кто останавливается у темных ворот!

— Закрой дверь, и она не дует под закрывшего индивидуя!

— Наши «пиш-Маши»! — относилась к дамам из инженерного корпуса завода.

В лето 1958 года самодеятельность Дома культуры «Трудовые резервы» выехала из Ленинграда в Мичуринское на Карельский перешеек отдыхать и готовить новую программу к очередному съездовскому концерту в Большом театре в Москве. Баянисты зубрили с Павлом Смирновым «Венгерскую рапсодию» Листа, мы с Александром Муриным-старшим — народные песни, а танцоры с Юрием Дружининым шлифовали «моисеевские вензеля».

Павел Иванович вернулся в лагерь из Питера, где ремонтировал два охрипших баяна.

— Саня! Скажи дядьке, что его Зощенко помер, — бросил он как-то обыденно своим пропитым голосом.

— Кто помёр? — переспросил, выглянув из окна дощатого домика для воспитателей мой дядька Александр Григорьевич.

— Да Зощенко твой помер, — повторил Смирнов, — в Питере на Финляндском в газете прочел.

Дядька засуетился, занервничал, стал давать задания, что репетировать с хором в его отсутствие:

— Выучи «Пой, ласточка, пой!» — и на попутке уехал в Сосново, чтобы с ближайшим поездом попасть на похороны.

Старший Мурин уехал, а я пытался собраться к репетиции, но воспоминания о друге заняли все мои мысли. Через пару дней с похорон вернулся радостный под хмельком мой крестный.

— А Валерий Зощенко-то жив! Жив! Это его отец загнулся, — сообщил он.

Грешно вспоминать, но и я обрадовался: «Валера жив! Умер его отец...»

В 60-е годы Валерия Зощенко вычислили на заводе Сталина. Правда, завод уже носил новое гордое имя — Металлический завод имени XXI съезда КПСС. Опять без работы! Опять бедствовать! Добрейший профессор из ТЮЗа Леонид Федорович Макарьев пристроил его заведующим залом Театрального института.

— Завпылью! — горько съязвил ре-жиссер.

Я часто заходил к другу на Моховую. Жалостливые артисты, богатенькие с халтур на радио и в кино студенты, угощали талантливого «Михалыча». Он округлился, глазки стали маленькими и хитрыми, речь часто заплеталась и сводилась в конечном счете к разговорам о питии и закусоне.

Несколько лет назад я позвонил Валерию Михайловичу, чтобы поздравить его с Рождеством Христовым. Незнакомый голос в трубке сказал:

— Папа уже полгода как умер. Похоронили его рядом с дедом.

Ну а сестрорецкий дом писателя Михаила Зощенко, пока современники собирались сделать в нем мемориальный музей великого сатирика XX века, рухнул от ветхости, а доски и бревна растащили соседи на дрова.

— Такова се ля ви! — шутят собратья писателя по цеху «Юмора из Сартира».

А я вспомнил афоризм, что сказал когда-то на концерте Валерий:

Не выключающим в сортире свет

В коммунизме места нет!

Так пусть сестрорецкий песок будет ему пухом! Аминь!

Нева. 2007. №9.